Памяти Муси Пинкензона
Вставай! – натянулась кварта. В пустом квартале
скрипичный крик занавески с окна сорвал.
Какие-то люди с глазами из серой стали
не стали ломать незнакомый им интервал.
Вставай! – растянулось время. Мотив не сразу
из памяти в голос, из минуса в жар пророс.
Пока горячо железо, кипящий разум
воспрянул и встал во весь свой недетский рост.
Никто! – сорвалась тишина. Окатила жаром
и вышивкой алой – оптом десятки спин.
Причина – неправильный выбор репертуара.
Корректнее было закончить «аллес ист хин».
Добьемся! – смеялась кварта в больном стаккато,
и билась скрипка, свернувшая шейку, об
дощатый помост. Залив железным закатом
подгрифок и деки, латунь пощадила лоб.
Вставай! – умоляла кварта, сломав два тона
и став несмелой секундой за ноль секунд.
Нельзя позволить себе ни вскрика, ни стона,
когда пинают ботинком с презрительным «унд?».
А скрипка – не дергалась, гордая, и не просила.
Но плакала, переводила в расплав канифоль.
Ведь если ему не умолкнуть хватило силы,
то нужно допеть - тринадцатая, си-бемоль.
И если бы я умела, как скрипка – плакать,
то не удержалась бы в рамках сухих лексем.
Как та, что звенела в ноябрь, сквозняк и слякоть,
как та, что в затакте вздохнула и стала всем,
как та, которая стала – и стон, и крик, ко-
торая умирала, струною обняв, обвив.
И если бы я умела любить, как скрипка,
то это была бы история о любви.
Скрыть текст
Билеты
Экскурсии
