Кравченко Н.Н. Ком. быт. отряд. Ленинград 1942. «Од[ин]». 1979. Рельеф. Бисквит. 6,8х10,2х1,9 см.

В.М. Глинка. «Воспоминания о блокаде».

В ноябре 1941 года голод почувствовали все – мало кто успел сделать запасы, жили одним днем. И каждый прожитый день был тяжелее предыдущего. 11 ноября была снижена норма выдачи хлеба до 250 г по рабочим карточкам и до 125 г по остальным. Это была самая низкая норма хлебных выдач в блокадном Ленинграде. В аптеках и магазинах люди скупали остатки съедобного: гематоген, морскую капусту, касторовое масло, казеиновый клей, глицерин, а также все, что горит: машинное и камфарное масло, клопомор, одеколон и т.д. Смертность от голода осенью–зимой 1941–1942 годов нарастала, опередив по числу жертв такие причины, как артобстрелы и бомбардировки. В ноябре 1941 года от дистрофии умерло 11 тыс. человек, в декабре впятеро больше – 53 тыс., что превысило общегородскую смертность за весь предвоенный 1940 год. В январе–феврале 1942 года смертность достигла апогея – за два месяца умерло около 200 тыс. ленинградцев. Только за первую блокадную зиму, по подсчетам петербургского историка Г.В. Соболева, в Ленинграде погибло от голода более 600 тыс. человек. Самым страшным оказался январь 1942 года. Последние числа месяца были днями получения карточек, и тут разразилась катастрофа. Многие ленинградцы не пережили 31 января, 1 и 2 февраля 1942 года, и для многих эти три дня навсегда останутся в памяти. С выдачей карточек произошла задержка. Их не выдали ни 31-го, ни 1-го, а начали выдавать только 2-го. Голод вошел в каждую квартиру, каждую комнату. Люди тихо умирали в своей постели или на улице, никто почти не обращал внимания на усопшего. Среди многочисленных категорий населения Ленинграда были сотни тысяч бездетных одиночек – холостяков, незамужних или вдовых, существовавших до войны на скромную зарплату; беженцев; стариков и старух – родителей солдат и офицеров, а также оставшиеся в городе их жены и дети. Чаще всего такие люди получали иждивенческую и детскую карточки, на которую без помощи близких было крайне тяжело прожить, поэтому именно они были обречены умереть раньше других. «На иждивенческую норму можно было прожить дня два-три в декаду – не больше», – отмечала в дневнике И.Д. Зеленская. Чтобы выжить, иждивенцы не брезговали и случайными приработками, нередко тяжелыми, сдавали кровь, продавали вещи и, скажем прямо, обращались к милосердным людям – детей, просящих хлеба, видели у булочных. Надеяться многим из них было не на что. Также огромным бедствием для блокадников стала потеря продовольственных карточек. Бомбежки, отсутствие воды, освещения, тысячи «лежачих» и умерших жильцов в «выморочных» квартирах наложили неизгладимый отпечаток на ленинградские дома. «…Многие живут ужасно, у кого в квартире минус 4, у кого минус 6 градусов. Догорели последние свечи, истрачена последняя лампа керосина. Электричества нет, стекла выбиты, воды нет, спят, не раздеваясь, в шубах, накрывшись поверх шуб одеялами, встают ощупью, не моются», – передавал Д.Н. Лазарев рассказы людей, встречавшихся в декабре 1941 года в столовой Дома ученых. Трупы с улиц и обнаруженные в результате обхода квартир ежедневно увозили бойцы местной противовоздушной обороны (МПВО). Похоронные бригады стали чаще совершать обходы домов, вынося умерших. С января 1942 года начали действовать комсомольские бытовые отряды, группы коммунистов и комсомольцев, одной из задач которых являлась уборка квартир. Их работа справедливо стала одним из символов стойкости блокадного Ленинграда. Детей, найденных рядом с телами матерей в «выморочных» квартирах, старались быстрее увезти, не прикасаясь к их одежде и обуви, покрытой вшами и нечистотами. Порой дети находились без присмотра по несколько суток…

О своем впечатлении о ленинградцах пишет военврач 1-го ранга, начальник сортировочного эвакуационного госпиталя № 290 (СЭГ № 290) Западного, а затем 3-го Белорусского фронтов Вильям Ефимович Гиллер в книге «Во имя жизни»: «С аэродрома привезли большие группы раненых и больных из блокированного Ленинграда. <…> Нам, не знающим с первых дней войны, что такое затруднения или перебои с продовольствием, особенно тяжело было смотреть на истощенных ребятишек, прибывших в числе этих групп. Апатичные и вялые, они равнодушно смотрели на горячее молоко, белый хлеб, масло, фрукты. Резкая степень истощения подточила у них желания и силы. В большинстве это были дети, потерявшие родителей. Сердце сжималось при виде этих грустных молчаливых мордочек. <…>

– Хотела бы я знать, – пробормотала принимавшая их Муравьева, – загладит ли когда-нибудь время жестокую боль и лишения, перенесенные ими в малом возрасте? <…> Глядя на них, не кажется ли вам, что эти маленькие существа пришли из другого мира?».