Дневник скорби и смерти
Выли метели, людей заметая следы,
Серое небо как будто лоскут на скелете,
Голос дрожащий и тонкий у страшной беды -
Голосом этим кричали голодные дети.
Детские слёзы, горькие слёзы звенят.
Ветер бы крошки развеял, да нечего веять...
Над Ленинградом летит за снарядом снаряд.
Строчки в блокноте как крик о беде…
Я листаю… Их девять…
Два силуэта дрожали в холодном углу.
Ветер врывался в окно, теребя занавески,
С жутким морозом с собой заносил он пургу...
Дети измучены были страданьем недетским.
Плакала Женя, свернувшись на сером полу,
Слёзы скользили быстрей от её содроганий.
Всё повторяла: «Сестрёнки, я скоро умру...»
Горько нам было в тот миг от душевных терзаний...
«Пообещайте, что купите гроб для меня!» -
Женя стонала и с хрипом слова повторяла.
Больше всего не хотела она, чтоб земля
Влажной холодной крупой ей в глаза попадала.
Нина рукой провела по её волосам.
Сразу заметив, что Женя молчит, побледнела...
Всё поняла, что случилось, по тусклым глазам
И написала в блокноте своём я несмело:
«Женя умерла 28 дек. в 12.30 часов утра 1941 г».
Бабушка часто молчала в последние дни.
Очень худая, в потрёпанной кофточке серой,
Тихо ходила, смотрела в окно на огни,
Словно пытаясь наполниться капелькой веры.
Утром одним собрала нас она у стола,
Тихо сказала, зажав в кулаке край рубашки:
«Знаю, что скоро не будет меня. Я б могла
Вам напоследок помочь хоть немного, бедняжки...
Не хороните меня, сколько сможете вы,
Хлеб за меня ешьте мой, мне он будет не нужен...»
Не было в жизни печальней, страшней той зимы.
Хуже неё был лишь бабушкин хлеб нам на ужин.
«Бабушка умерла 25 янв. 3 часа дня 1942 г».
Лёка ворочался часто, когда засыпал,
Тихо кряхтел, выбирая удобную позу.
Бабушкин свитер из шерсти всегда надевал -
Холодно было, хотя уж стихали морозы.
Я зарывалась в подушку, пытаясь уснуть.
Скрипы, кряхтенье мешали, но я понимала:
«Лёка наш крутится, значит, болит что-нибудь...»
И из-за жалости плакала я в одеяло...
Помню, как мама к постели его подошла,
К брату нагнулась, присела, вздохнула глубоко...
Я отвернулась, услышав, как плачет она...
Больше в постели своей не ворочался Лёка.
«Лёка умер 17 марта в 5 часов утра. 1942 г».
Мне дядя Вася сухарик давал по утрам,
Он говорил: «Я наелся. Остатки от хлеба».
Я прижимала кусочек к дрожащим губам,
Ела по крошкам, глядела на серое небо.
Я не вставала с постели - уж не было сил.
Дядя смотрел, как я ем, улыбаясь глазами...
Я понимала: тот хлеб, что он мне приносил,
Был не остаток. Жуя, я давилась слезами.
Помню, принёс он в тот день мне поменьше кусок,
Тихо сказал: «Кушай, Танечка, мне уже хватит...»
Утром с постели своей он подняться не смог...
То был последний мой серый сухарик от дяди.
«Дядя Вася умер 13 апреля в 2 часа ночи, 1942 год».
Помню, дрожала ночами в кровати своей,
Не помогало пуховое мне одеяло...
Молча смотрела в окно на мерцанье огней,
Горе холодное возле кровати стояло...
Мне дядя Лёша истории часто читал,
Я засыпала под них, забывая про голод.
Мне рассказал он о том, как один генерал
В подвиге ратном погиб, хоть и был слишком молод.
Дядя, бывало, меня укрывал на заре,
Видел, как я расслаблялась под теплой шинелью.
Точно он знал: без неё не уснуть сладко мне.
Дядя жалел меня, стоя над жёсткой постелью.
Вышла однажды из дома я птиц посмотреть,
Майское солнце нагрело холодную землю...
В дом наш в тот день заглянула холодная смерть.
Больше не грел меня дядя поутру шинелью.
«Дядя Лёша 10 мая в 4 часа дня 1942»
Помню, как мама бледнела в последние дни,
Раньше весёлой была, а теперь замолкала...
Ночью, как бабушка, стала глядеть на огни,
Молча, не двигаясь, всё у окошка стояла.
Тонким её силуэт и прозрачным вдруг стал,
Кофточка серая только уныло висела.
Словно растаял, куда-то исчез её стан,
Будто как свечка, расплавилось мамино тело...
Мама однажды глядела в окно до утра,
Утром уснула, но так неожиданно, резко.
После соседка сказала, что мама... ушла.
В доме теперь только я, шкаф, диван, занавеска.
«Мама 13 мая в 7.30 час утра 1942 г».
Тихий, холодный, усталый, седой Ленинград,
Плакали дети, страдали в домах вдовы, жены,
И пролетал над тобой за снарядом снаряд,
И не смолкали в тебе молчаливые стоны.
Танин дневник помнит каждый на целой земле!
Умерли Савичевы, - сколько в тех строках страданья!
Девочка, плача, писала, что умерли все.
Больше их нет. И осталась одна только Таня.
ⵈ━══════╗◊╔══════━ⵈ
Скрыть текст